Letter 3309

Date	1/13 August 1887
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Aachen
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1854)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 179–180

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

1-го августа [18]87 г[ода] Ты спрашиваешь, Модинька, что я делал 21-го июля в 6 часов вечера. Справился по дневнику. В это время я возвращался из леса в ландо с Н[иколаем] Д[митриевичем], Сашей и Пиком. Н[иколай] Д[митриевич] был не в духе и ссорился с Пиком, а мне это было больно, ибо Н[иколай] Д[митриевич] был несправедлив к Пику. Прочитавши это, я констатировал громадную разницу к худшему, которая произошла с Н[иколаем] Д[митриевичем] с тех пор. Даже дико подумать теперь о ландо и о катанье в лесу. После вчерашнего письма моего, во время писания коего Н[иколай] Д[митриевич] был в апогее приятного состояния духа и даже пел, он продолжал в оном оставаться в течение всего дня, пока светло. Когда я пришёл с своего обеда, то он только что кончил свой, имел розовые пятна на щеках и с восторгом отзывался об успехе заказанных им кушаний. По-моему, он: слишком много ест; правда — это одно его развлечение. Вскоре он почувствовал тяжесть в желудке, подрёмывал и немного томился, но далеко не так, как вчера. К вечеру сделался опять печален, опять пошли разговоры о том, что дело не подвигается, опять я врал всякий вздор, и, славу Богу, до слез не дошло. Доктор, посетив и по обычаю возымев на него успокаивающее действие, сделал, уходя, мне знак, что желает мне что-то сказать. Я последовал за ним к выходной двери. Он сказал мне мало утешительного. Надежду он ещё не потерял, но признаётся, что в последние дни были минуты, когда он считал дело совсем плохим; пульс был слаб, могла произойти какая-то суппурация, и тогда все пропало. Возвращение аппетита радует его. Но вообще я вижу по всему, что Шустер совершенно потерялся, а противоречит он себе на каждом шагу ужасно. Я вынес из беседы с ним такое впечатление, что, в сущности надежды нет. Про себя скажу, что я настолько уже утомился от постоянных эмоций, что мне страшно захотелось хоть на один день, съездить в Париж, где меня давно уже ожидает Маккар и Condemine и где я в течение 48 часов не буду видеть измождённую, жалкую фигуру Н[иколая] Д[митриевича]. Я робко попробовал заговорить об этом, воспользовавшись вчерашним улучшением. К удивлению, Н[иколай] Д[митриевич] нисколько, не огорчился и отпускает меня на 2 дня. Решено, что я уеду в воскр[есенье] (завтра) вечером, а во вторник выеду и в среду утром в 7 ч[асов] опять здесь. Но Бог знает что ещё будет сегодня и завтра. Сейчас мы долго беседовали с Сашей. Он, бедный, ужасно печален, ужасно утомлён. Ах, какая это чудная личность! Чем больше его знаю, тем больше удивляюсь ему. Твой П. Чайковский Целую вас всех, мои дорогие.

1st August 1887 You ask, Modinka, what I was doing on 21st July at 6 o'clock in the evening. I consulted my diary. At that time I was returning from the forest to the landau with Nikolay Dmitryevich, Sasha and Pick. Nikolay Dmitryevich was out of sorts and quarrelled with Pick, which pained me because Nikolay Dmitryevich was being unfair to Pick. Having read this, I contrasted it with the enormous difference for the worse that has happened to Nikolay Dmitryevich since then. It is even wild to think now about the landau and about driving in the forest. After my letter yesterday, during the writing of which Nikolay Dmitryevich was at the apogee of a pleasant state of mind, and even singing, he continued to remain so throughout the daylight hours. When I came back from my dinner, he had just finished his, had rosy spots on his cheeks, and was raving on about the quality of the dishes he had ordered. In my opinion, he eats too much; the truth is that it is his only pleasure. Soon he felt a heaviness in his stomach, dozed off, and was somewhat languid, but not nearly as much as yesterday. In the evening he became miserable again, and again there was talk about how things are not progressing, again I was fibbing all sorts of nonsense, and, thank God, it didn't come to tears. The doctor, whose visit, as usual, had a calming effect on him, gestured to me as he was leaving that he wanted to tell me something. I followed him outside to the door. He told me little that was comforting. He still has not lost hope, but admits that there were moments in recent days when he considered matters to be altogether bad; his pulse was weak, some sort of suppuration might have occurred, and then all would have been lost. He is pleased by the return of his appetite. But generally I see from everything that Schuster is utterly at a loss, and he contradicts himself terribly at every step. From my conversation with him, I formed the impression that, in essence, there is no hope. As for myself, I'll say that I am already so worn out from the constant emotions that I was very keen to go to Paris, at least for one day, where Mackar and Condemine have been expecting me for ages, and where for 48 hours I won't see the exhausted, pitiable figure of Nikolay Dmitryevich. I timidly attempted to brooch this, taking advantage of yesterday's improvement. To my surprise, Nikolay Dmitryevich wasn't in the least upset, and has released me for 2 days. It has been decided that I shall set off on Sunday evening (tomorrow), and leave on Tuesday, and on Wednesday morning at 7 o'clock I shall be here again. But God knows what else will happen today and tomorrow. I've just had a long conversation with Sasha. He, poor thing, is awfully sad and awfully tired. Oh, what a wonderful person he is! The more I know him, the more he amazes me. Yours P. Tchaikovsky I kiss you all, my dears.