Letter 276

Date	15/27 November 1872
Addressed to	Ivan Klimenko
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	unknown
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 394–395 (abridged) Мои воспоминания о Петре Ильиче Чайковском (1908), p. 65–67 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 288–289
Notes	Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve

Text and Translation

Based on a handwritten copy in the Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve at Klin, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's original letter.

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 15 ноября 1872 г[ода] Милая Клименочка! Кабы ты обо мне вспомнила прежде Юргенсона, Кашкина и tutti quanti, то, конечно, уже давно бы получила от меня несколько писем, а то ведь я даже не знал, куда тебе писать. Впрочем, и твоя неучтивость относительно меня не остановила бы моего эпистолярного рвения, если бы не глупая претензия на стихоплетство. Задумал я написать тебе послание в стихах, собирался, собирался, да так и прособирался, затрудняясь в отыскании рифм вроде юноши щедринского рассказа, который не мог подыскать рифмы к слову образ. Вобраз, кобраз, побраз, мобраз!... Кроме того, я с остервенением занимался инструментовкой своей новой симфонии, которая теперь уже окончена и переписывается и 6удет исполнена в 4-м концерте, и ты её не услышишь, и это очень досадно, и я весьма злюсь, и Одесса мерзость, и ваши подряды — пакость, и наляцаху, и набряцаху нань Господне стреляние. Я живу на новой квартире, где ты смело можешь остановиться, когда приедешь, ибо я и слышать не хочу, что ты не приедешь. Даже Р[аев]ский и тот говорит, что ты на Рождестве 6удешь свободен. Вообще же ничего выдающегося, в сравнении с тем прошлым годом, в нашей (т.е. моей и всех нас, твоих приятелей) жизни не совершилось. Так же ходим в консерваторию, так же иногда сходимся и совокупно пием, и в сущности все хандрим, как и в прошлом году. Вообще хандра нас всех поедом ест, и это объясняется тем, что мы становимся старше, ибо я не могу скрыть от те6я, что каждое преходящее мгновение приближает нас к гробу. Что касается лично меня, то, по правде сказать, я один только интерес имею в жизни: это мои композиторские успехи. Нельзя сказать, чтобы в этом отношении я был особенно избалован. Пример: в одно и то же время представляют в Дирекцию театров свои оперы два композитора: Ф[аминцы]н Сарданапала, и я — «Опричника». Ф[аминцы]н всеми признается за совершенно бездарного человека; про меня пишут и говорят, что я даровит. Однако же опера Ф[аминцы]на уже принята на сцену, а участь моей совершенно неизвестна и есть много данных, что она так же точно канет в Лету, как и «Ундина». Ещё «Ундина» куда ни шло кануть в воду — это её стихия; но вообрази себе «Опричника», утопающего в Лете, борющегося с волнами; ведь он, бедный, вероятно, утонет, и когда я полезу его спасать, он и меня с собой утащит, т.е. (говоря просто) я клянусь честью, что никогда не обмакну пера в чернила, если моя опера будет забракована. Когда будет исполнена симфония, я тебе напишу, какова она; а теперь ничего не могу сказать, ибо то мне кажется, что она никуда не годится, то я начинаю неумеренно быть ею довольным. Кашкина я каждый раз, когда вижу, ругаю за то, что тебе не пишет; ему это очень стыдно; небось, поговорить-то с тобой да посентиментальничать любит! Прощай, милый! Прими лобзания нежно любящего друга. П. Ч.

Moscow 15 November 1872 Dear Klimenochka! If you had remembered me before Jurgenson, Kashkin and tutti quanti, then, of course, you would have received several letters from me ages ago, but I didn't even know where to write to you. Anyway, your discourtesy towards me wouldn't have not prevented my epistolary zeal, were it not for the stupid pretence of versification. I intended writing you a message in verse, I meant to and meant to, and finally I tried, having difficulty finding rhymes like the young man in Shchedrin's story, who couldn't find a rhyme for the word image. Limage, primage, scrimmage...! Besides, I was furiously busy with the orchestration of my new symphony, which is now already finished and being copied out, and will be performed in the 4th concert, and you won't hear it, and this is very frustrating, and I'm very angry, and Odessa is rotten, and your contracts are rubbish, and the Lord shall striketh them all down. I'm living in a new apartment where you can safely stay when you arrive, because I don't want to hear that you're not coming. Even Rayevsky says that you'll be free at Christmas. Generally nothing outstanding has happened in our lives (i.e. mine and all of us, your friends), compared with last year. We still go to the Conservatory, we sometimes come together and drink together, and in essence we are all as melancholic as last year. Generally we are all consumed by melancholy, and this is explained by the fact that we are becoming old, for I cannot hide from you that every passing moment brings us closer to the grave. As for me personally, to tell the truth, I have but one interest in life: my successes as a composer. It cannot be said that I'm particularly spoiled in this regard. For example: two composers submit their operas to the Directorate of Theatres at the same time: Faminitsyn his Sardanapalus, and I my "Oprichnik". Faminitsyn is recognised by everyone as a person utterly devoid of talent; they write about me and say that I am gifted. However, Faminitsyn's opera has already been accepted for the stage, while the fate of mine is utterly unknown, and there is much to say that it will sink into oblivion, just as "Undina" did. If "Undina" were to sink into the water — then that is her element; but imagine "The Oprichnik" drowning in the Lethe, floundering in the waves; for he, the poor thing, will probably drown, and when I dive in to save him, he will drag me down with him, i.e. (plainly speaking), I swear on my honour that I shall never dip my pen in ink again if my opera is rejected. When the symphony is performed I'll write to you how it went; but for now I can't say anything, because sometimes it seems to me that it's unworthy, and sometimes I start being immoderately pleased with it. Every time I see Kashkin, I scold him for not writing to you; he is very ashamed of this; I daresay he likes talking to you and being sentimental! Farewell, my dear! Accept the tender kisses of a loving friend. P. T.