Letter 4195

Date	5/17 August 1890
Addressed to	Grand Duke Konstantin Konstantinovich
Where written	Frolovskoye
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): Institute of Russian Literature of the Russian Academy of Sciences (Pushkin House), Manuscript Department (ф. 137, No. 78/25)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 382–385 (dated "3 August" [O.S.]) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 236–239

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

5 августа 1890 с[ело] Фроловское Ваше императорское высочество! Ваше дорогое, милое, очаровательное письмо получил я за несколько часов перед отъездом в дальний путь, и потому простите, ради Бога, что мой ответ не будет так обстоятелен, как бы следовало. А между тем так много бы хотелось сказать по поводу замечаний, высказанных Вами о «Пиковой даме»! Но, Бог даст, зимой буду иметь возможность неоднократно беседовать с Вами устно. А покамест позвольте, прежде всего, горячо поблагодарить Вас за неоценённое внимание Ваше ко мне и к моему новому детищу. Я ведь знаю, как в настоящее время Вы заняты и как мало у Вас досуга. Между тем Вы нашли возможность познакомиться с «Пиковой дамой» весьма основательно и уделили часть своего свободного времени для написания сочувственного отзыва о ней. Радуюсь, что в общем опера нравится Вам, и надеюсь, что после услышания её она ещё больше будет Вам по сердцу. Я писал её с небывалой горячностью и увлечением, живо перестрадал и перечувствовал все происходящее в ней (даже до того, что одно время боялся появления призрака «Пиковой дамы») и надеюсь, что все мои авторские восторги, волнения и увлечения отзовутся в сердцах отзывчивых слушателей. Тем не менее не сомневаюсь, что в опере этой бездна недостатков, свойственных моей музыкальной личности. Ваши указания на погрешности против декламации, вероятно, слишком снисходительны. В этом отношении я неисправим. Не думаю, чтобы в речитативе, в диалоге я наделал много промахов этого рода; но в лирических местах, там, где правдивость передачи общего настроения увлекает меня, — я просто не замечаю ошибок подобных тем, о коих Вы упоминаете, и нужно, чтобы кто-нибудь точно указал на них, чтобы я их заметил. Впрочем, надо правду сказать, что у нас к этим подробностям относятся слишком щепетильно. Наши музыкальные критики, упуская часто из виду, что главное в вокальной музыке — правдивость воспроизведения чувств и настроений, прежде всего ищут неправильных акцентов, не соответствующих устной речи подъёмов мелодии, вообще всяческих мелких декламационных недосмотров, — с каким-то злорадством собирают их и попрекают ими автора с усердием, достойным лучших целей. По этой части особенно отличался и до сих пор при всяком случае отличается г. Кюи. Но, Ваше высочество, согласитесь, что безусловная непогрешимость в отношении музыкальной декламации есть качество отрицательное и что преувеличивать значение этого качества не следует. Однако ж, указывая на это свойство наших музыкальных зоилов, я вовсе не претендую быть правым. За указание на слово как, попавшее некстати на акцентированную часть такта, очень, очень благодарю Вас. Я как раз исправляю теперь все недосмотры и ошибки первого издания (второе выйдет осенью) и замечанием Вашим воспользовался немедленно. Что касается повторения слов и даже целых фраз, то я должен сказать Вашему высочеству, что тут диаметрально расхожусь с Вами. Есть случаи, когда такие повторения совершенно естественны и согласны с действительностью. Человек под влиянием аффекта весьма часто повторяет одно и то же восклицание, одну и ту же фразу. Я не нахожу ничего несогласного с истиной в том, что старая, недалёкая гувернантка при всяком удобном случае повторяет при нотации и внушении свой вечный refrain о приличиях. Но даже если б в действительной жизни ничего подобного никогда не случалось, то я нисколько бы не затруднился нагло отступить от реальной истины в пользу истины художественной. Эти две истины совершенно различны, и слишком гнаться за первой из них, забывая вторую, я не хочу и не могу, ибо если погоню за реализмом в опере довести до последней крайности, — то неминуемо придёшь к полному отрицанию самой оперы. Люди, которые вместо того, чтобы говорить — поют, — ведь это верх лжи в низменном смысле слова. Конечно, я человек своего века и возвращаться к отжившим оперным условностям и нонсенсам не желаю, — но подчиняться деспотическим требованиям теорий реализма отнюдь не намерен. Тем не менее мне до того несносна мысль, что есть место в «Пиковой даме», которое Вам противно, мне так хочется, чтобы именно Вам она как можно более была по душе, что я немедленно изменил текст в сцене гувернантки, распекающей девиц, и теперь повторение фразы если и есть, то мотивированное. Пришлось присочинить несколько стихов; это для меня страшно трудно, но я многое могу принести в жертву на алтарь моей приверженности к Вашему высочеству. То, что Вы говорите о первой сцене в Летнем саду, совершенно верно; я тоже очень боюсь, как бы это не вышло несколько опереточно, балаганно. Относительно хора, коим начинается второе действие, скажу, что его поют не гости (последние танцуют при этом), а настоящий хор певчих. Текст этого хора принадлежит перу мало известного писателя прошлого века Карабанова, специальность коего была сочинять тексты приветственных и всяческих кантат на празднествах вельмож Екатерины. Исполнение этой кантаты у меня в опере весьма реально, ибо стихи были сочинены, положены на музыку и спеты певчими на домашнем празднестве у Нарышкина. Песня Томского написана на слова Державина; песня эта была в моде в конце прошлого столетия. Как и все, что вышло из-под пера пресловутого Гавриила Романовича, она лишена прелести. Я допускаю, что в торжественных одах у Державина был некоторый поэтический жар, хотя и выраженный надутыми и тяжёлыми фразами. Но чего ему безусловно недоставало, так это остроумия. В данном случае (в песне Томского) нельзя не удивляться и пошлой глупости основной мысли, и натянутости формы. Взял же я эту песню как характерный эпизодик в картине, рисующей нравы конца прошлого века. Ваше высочество! Я ещё очень, очень многое выскажу Вам по поводу письма Вашего через несколько времени. Уезжаю сегодня в Тифлис, но по дороге остановлюсь у брата Модеста и у сестры в Каменке. Из последней я и буду иметь удовольствие писать Вам. Прошу Ваше высочество передать великой княгине выражение моего всенижайшего почтения и, ещё раз горячо благодаря за дорогое письмо, остаюсь Вашего высочества покорный слуга, П. Чайковский

5 August 1890 Frolovskoye village Your Imperial Highness! I have received your dear, kind, charming letter a few hours before embarking upon a long journey, and so for God's sake forgive me that my answer will not be as detailed as it ought to be. Meanwhile, there is so much I would like to say regarding the comments you made about "The Queen of Spades"! But, God willing, in the winter I shall have the opportunity to converse with you in person on many an occasion. In the meantime, permit me, first of all, to thank you warmly for your invaluable attention to me and my new offspring. After all, I know how busy you are at the present time, and how little free time you have. In the midst of this, you found the opportunity to become quite thoroughly acquainted with "The Queen of Spades", and have devoted a portion of your free time to writing a sympathetic review of it. I am glad that in general the opera pleases you, and I hope that after hearing it you will take it even more to your heart. I wrote it with unprecedented passion and enthusiasm, keenly suffered and felt everything that happened in it (even to the point that at one time I feared the appearance of the ghost of "The Queen of Spades"), and I hope that all my authorial delights, excitements and passions will resonate in the hearts of responsive listeners. Nevertheless, I am in no doubt that this opera contains a host of shortcomings, characteristic of my musical personality. Your remarks about transgressions against declamation are probably far too lenient. In this respect I am incorrigible. I do not think that in the recitatives, in the dialogue, I have made many blunders of this sort; but in lyrical passages, where I was intent on conveying the truthfulness of the general mood, I simply do not notice mistakes like those you mention, and would need someone to point them out exactly for me to notice them. However, it must be said that we are much too scrupulous regarding these details. Our music critics, often losing sight of the fact that the most important thing in vocal music is the faithful reproduction of feelings and moods, first of all look for incorrect accents, melodic ascents that do not correspond to verbal speech, and generally all sorts of minor declamatory oversights — collecting them with a sort of malicious glee, and reproaching the author about them with a zeal worthy of the best intentions. In this respect, Mr Cui has particularly distinguished himself, and still distinguishes himself on every occasion. But, Your Highness, you will agree that absolute infallibility in relation to musical declamation is a negative quality, and that the importance of this quality ought not to be exaggerated. However, in pointing out this property of our musical Zoilus, I am not at all claiming to be correct. For pointing out the word how, which most inopportunely fell on the accented part of the bar, I thank you very, very much. With regard to the repetition of words and even whole phrases, I must tell Your Highness that I diametrically differ from you here. There are instances where such repetitions are completely natural and in accordance with reality. A person under the influence of affect quite often repeats the same exclamation, the same phrase. I do not find anything inconsistent with the truth in the fact that the elderly, narrow-minded governess, at every convenient opportunity, repeats her eternal refrain about propriety, when lecturing and admonishing. But even if nothing like this had ever happened in reality, then I would not have any difficulty whatsoever in brazenly deviating from the real truth in favour of the artistic truth. These two truths are entirely distinct, and I do not want to, and cannot, pursue the first of them too far while forgetting the second, because if I take the pursuit of realism in opera to its ultimate degree, then I shall inevitably come to a complete repudiation of opera itself. People who sing instead of speaking are the ultimate liars, in the basest sense of the word. Of course, I am a man of my century, and have no wish to return to outdated operatic conventions and nonsense — but I have no intention of submitting to the despotic demands of the theories of realism. Nevertheless, I consider the idea that there is a place in the "The Queen of Spades" that is so objectionable to you, so unbearable, when I want it to be as much to your liking as possible, that I immediately amended the text in the scene of the governess scolding the girls, and now the repetition of the phrase as it stands, is well-founded. I had to compose a few verses; this is terribly difficult for me, but I can make many sacrifices on the altar of my devotion to Your Highness. What you say about the first scene in the Summer Garden is entirely correct; I am also very concerned that it might turn out to be rather like an operetta or farce. Regarding the chorus which begins the second act, I shall say that it is not sung by the guests (the latter are dancing at this time), but by a genuine choir of singers. The text of this chorus belongs to the pen of Karabanov, a little-known writer from the last century, whose speciality was composing texts of greeting and all manner of cantatas at the celebrations of Catherine's nobility. The performance of this cantata in my opera is highly realistic, because the verses were composed, set to music, and sung by the singers at a domestic celebration at Naryshkin's. Tomsky's song is written to word by Derzhavin; this song was fashionable at the end of the last century. Like everything emanating from the pen of the notorious Gavriil Romanovich, it is devoid of charm. I accept that Derzhavin's solemn odes have a certain poetic ardour, although expressed in pompous and weight phrases. But what he undoubtedly lacked was wit. In the given instance (in Tomsky's song) one cannot help but be surprised by both the vulgar stupidity of the principal idea, and the strained form. I employed this song as a characteristic episode in a scene depicting morals at the end of the last century. Your Highness! I still have so, so much to tell you regarding your letter very soon. I am leaving today for Tiflis, but on the way I shall be staying with my brother Modest and with my sister in Kamenka. I shall have the pleasure of writing to you from the latter. I ask Your Highness to convey to the Grand Duchess the expression of my most humble respect, and, once more, warmly thanking you for your dear letter, I remain Your Highness's humble servant, P. Tchaikovsky