Letter 1526

Date	4/16 July 1880
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Brailov
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1595)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 396–397 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 250 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 173–175 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 243 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Браилов 4 июля Вот уже третий день, что я здесь, мой милый и дорогой Модичка! Путешествие моё отличалось на сей раз тем, что всю дорогу я встречал знакомых и невыносимо от них страдал. Не было из них ни одного, который бы не спросил меня: «Не подарите ли нас чем-нибудь новеньким!» Один, некто Соколов, уверяющий, что я коротко знал его в Москве, рассказал даже всю свою жизнь, причём я должен был оплакивать преждевременную смерть его супруги... У него невыразимо воняло из носа мертвечиной. И вот вам прелесть жизни в обществе и коловращения среди людей!!! В Фастове я увидел (к счастью, ненадолго) Сетова, Орлова и Барцала — трёх теноров. Последний говорил со мной про «Опричника» и упрекал в некоторых недостатках этой оперы. Сетов советовал идти в капельмейстеры, а Орлов свысока расспрашивал меня про новую оперу, я же немножко унижался и с неестественна сладкой улыбкой чужого Пети просил его петь в ней главную роль... Говоря с ними и предоставив чужому Пете отвратительно ломаться, я думал про себя: «Чтобы вас мухи съели, скоро ли вы уедете!» Они уехали наконец. До Браилова я страдал от жары, а также от волнения: «приедут ли лошади, не сделала ли Н[адежда] Ф[иларетовна] распоряжения, когда я явлюсь прогнать меня», и т. п. глупости лезли в голову... Я помешался в последнее время на мысли, что Н[адежда] Ф[иларетовна] или изменила мне, или же, напротив, усугубила свою заботливость и, между прочим, в тайне души я надеялся на оставленный для меня запечатанный ящичек с... несколькими тысячами, в коих чертовски нуждаюсь. Приезжаю торжественно, вхожу, спрашиваю, есть ли письма? Есть. Иду в свой кабинет и нахожу два письма и запечатанный ящичек!... В волнении распечатываю, раскрываю… но вместо тысяч — часы и просьба принять их в подарок. Они были ещё зимой, заказаны в Париже, и только недавно их прислали. Часы, наверное, стоят несколько тысяч франков. С одной стороны — Иоанна д'Арк на коне, с другой — Аполлон и две музы. И то и другое на фоне чёрной эмали с золотыми звёздочками, работа тончайшая, необыкновенно изящная. Господи, какая милая эта Н[адежда] Ф[иларетовна]! Но, между нами будь сказано, я предпочёл бы получить не часы, а их стоимость. Здесь так же холодно-великолепно, как и прежде. Кроме того, что это дом столь дорогого для меня человека, как Н[адежда] Ф[иларетовна], — ничего говорящего сердцу нет; все слишком ново и смахивает на Петербург. Проживу здесь дней 5 и отправлюсь в Симаки, где тоже все меня ожидает и, как оказывается, многое изменено и усовершенствовано. Совершил вчера поездку в одно из любимейших мест — Скалу. Это высокий, лесистый берег реки на скале. Река тычет быстрым потоком. а на противоположной стороне густой дубовый лес. Сегодня весь день идёт дождь. Я ничего не делаю, читаю, играю, купаюсь с Алёшей, ловлю с ним сетками раков, ем с утра до вечера и благодушествую. Мне нисколько, ни на минуту не скучно, и только в дороге и вчера я несколько грустил о Бобике, Юрии и вообще о Каменке. Однако ж меня сильно тянет в Симаки, где мне уютнее и теплее. Вчера написал Юргенсону письмо с просьбой устроить мне большой заем тысячи в четыре, которые уплачу поспектакльной платой. Дело в том, что меня страх как мучит долг в 1000 р[ублей] Леве. Чувствую, что хотя эти деньги не его, а Веры Вас[ильевны] и хотя плачу проценты, — но он теперь во всяких деньгах нуждается. У Н[адежды] Ф[иларетовны] я нашёл полное собрание своих сочинений. Господи, как я много написал, но как все это ещё несовершенно, слабо, не мастерски сделано. А как напечатана большая часть моих вещей — безобразно! Я решил несколько времени ничего не писать и лишь заниматься корректурой и переизданием всего прежнего. Толя пишет, что уедет из Москвы лишь 20-го. Таким образом, я ещё недели три свободен здесь остаться, что я и сделаю. Целую тебя и Колю с величайшей нежностью. Твой П. Чайковский Как хорош Герм[ан] Карл[ович] с его манией благодетельствовать! Алёша, который в одном из лучших своих периодов, просит поклониться.

Brailov 4 July I've already been here three days, my dear and good Modichka! My journey this time was distinguished by the fact that the whole way I encountered acquaintances and suffered from them unbearably. Not a single one of them failed to ask me: "Won't you give us something new!". One, a certain Sokolov, who claims that I knew him briefly in Moscow, even told me his whole life story; moreover I had to mourn the premature death of his wife... His nose reeked unspeakably of carrion. And here's the beauty of living in society and circulating amongst people. In Fastov I saw (fortunately, not for long), three tenors: Setov, Orlov and Bartsal. The latter talked to me about "The Oprichnik" and reproached me for some of this opera's shortcomings. Setov advised me to become a kapellmeister, while Orlov asked me haughtily about the new opera, but I became rather humble and with the unnaturally sweet smile of another Petya asked him to sing the main role in it... Speaking with them and leaving the other Petya to dissemble horribly, I thought to myself: "If you don't leave soon, the flies will eat you!". They eventually left. Before Brailov I suffered from the heat, as well as from anxiety: "Will the horses arrive, has Nadezhda Filaretovna given instructions to drive me when I turn up", and similarly stupid things came into my head... I've been obsessed lately with the thought that Nadezhda Filaretovna has either forsaken me, or, on the contrary, redoubled her attentiveness, and meanwhile, secretly in my soul, I was hoping that a sealed box might be left for me with... several thousands, which I damn well need. I arrive solemnly, enter, and enquire if there are any letters? There are. I go to my office and find two letters and a sealed box... Excitedly, I unwrap and open it... but instead of thousands — there is a watch, and a request to accept it as a gift. This was ordered in Paris back in the winter, but sent only recently. The watch is surely worth several thousand francs. On one side is Joan of Arc on horseback — on the other, Apollo and two muses. Both are set against a background of black enamel with gold stars, the work being extremely intricate and incredibly elegant. Lord, how sweet this Nadezhda Filaretovna is! But, speaking between ourselves, I would have preferred not to have received the watch, but rather its value. It is as magnificently cold here as ever. Besides the fact that this is the home of someone so dear to me as Nadezhda Filaretovna, there is nothing that speaks to my heart; everything is too new and smacks of Petersburg. I'll live here for 5 days and then set off for Simaki, where everything also awaits me and, as it turns out, much has been altered and improved. Yesterday I accomplished a trip to one of my favourite places: the Cliff. This is a steep river bank under a tall wood. The river flows fast, and on the opposite side there is a dense wood of oak. It's been raining all day today. I've nothing to do but read, play, swim with Alyosha, catch crayfish in nets with him, eat from morning to evening and to be content. I'm not moping at all, not even for a moment, except on the way, and yesterday I felt rather sad about Bobik, Yury and Kamenka in general. However, I'm strongly drawn to Simaki, where I feel more comfortable and warmer. Yesterday I wrote Jurgenson a letter with a request for a large loan of four thousand, which I'll repay from the performance fees. The fact is that I'm frightfully tormented by a debt of 1000 rubles to Lyova. I feel that although this money is Vera Vasilyevna's, rather than his, and although I'm paying interest — now he needs every penny. At Nadezhda Filaretovna's I found a complete collection of my works. Lord, how much I've written, but how imperfectly, feeble and unskilfully it's all been done. And the way most of my things have been printed is disgraceful! I've decided not to write anything for a while, and to just work on proofreading and republishing everything I've previously written. Tolya writes that he's only leaving Moscow on the 20th. Therefore, I am free to remain here for another 3 weeks, and that's what I'll do. I kiss you and Kolya with the greatest tenderness. Yours P. Tchaikovsky What a fine one Herman Karlovich is with his mania for good deeds! Alyosha, who is in one of his better periods, asks to send a bow.