Letter 1843

Date	29 August/10 September–30 August/11 September 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1647)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 209–211

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 29 авг[уста] Модя! На этой неделе много было интересного. Во вторник 25-го приехала Саша с Левой, Таней, Тасей и Натой. Мы испытали минуту ни с чем не сравнимого мучительного беспокойства, когда, приехавши на ст[анцию], узнали, что поезд, на котором они ехали, столкнулся у Ольшаницы с товарным и разбил его вдребезги. Мина рассказывала потом, что я мгновенно побледнел как скатерть. К счастью, тут же пришла от Левы телеграмма, что они всё целы и здоровы. Впрочем, по счастливому стечению обстоятельств, с людьми никаких несчастий не было, если не считать лёгких-контузий пассажиров переднего вагона. Тремя часами позже они приехали. Саша явилась очень похудевшей, но бодрой и как бы прежней Сашей. Весь первый день она вызывала отрадно чувство успокоения, ибо была весела, жива, ну совершенно как в старину. Увы! скоро Танин яд ей сообщился, и теперь она уже опять ходит с оловянными глазами, ничего не ест и т. д., и т. д. У Тани, вследствие неумеренного употребления арбуза, болит уж второй день живот и голова, — и вот Саша уже сразу опустилась. К счастью, на будущей неделе она едет; в Крым на виноградное лечение. Знаешь ли, почему ты так долго не имеешь вероятно, ответа от Ипполита? Он ездил в Карлсбад к Саше. Она очень хорошо изображает сцену свидания и другие, не менее комичные. На другой день была свадьба Соф[ьи] Вас[ильевны]. В утро этого дня я получил от Ткаченки толстую рукопись, составляющую дневник его за 7 месяцев; пошёл в сад, уселся в защищённое местечко и принялся читать. Совершенно невозможно выразить впечатление, произведённое на меня этим дневником. Во 1-х, у Ткаченки, несмотря на некоторую 6езграмотность, положительный литературный талант. Во 2-х, по искренности, с которой он написан, по горечи, пропитывающей каждую строчку, по отсутствию всякой рисовки и бесцеремонности, с которой он раскрывает такие вещи, о которых даже Руссо не рассказал бы, по странному и своеобразному стилю его с оттенком малороссийского, гоголевского юмора, наконец, по симпатичности самого героя рассказа, больного, раздражительного, но, в сущности, необычайно любящего и горячего, — рукопись эта есть нечто не вообразимо интересное. Я не имею, собственно говоря, права читать её кому-нибудь, но не в силах удержаться и для тебя сделаю исключение. Мне кажется, что рукопись эта есть великолепный матерьял для романа, и именно поэтому я и привезу её с собой когда приеду. Толя уехал вчера. В последние дни он почти беспрерывно был на охоте. Уезжать ему очень не хотелось, и мне было ужасно жаль его. Так как он чуть не плакал, говоря о том, что долго меня не увидит и что зиму я проживу за границей, — то я не мог не обещать ему пожить у него немножко в Москве. Единый Бог знает, как это будет для меня мучительно, но ещё мучительнее будет уехать с мыслью, что бедный Анатоша тоскует обо мне. Итак, придётся значительную часть октября, если не весь месяц, жить в Москве. Поэтому заранее знай, Модя, что морем с Вами я не поеду, а присоединюсь к Вам уже в Риме. От Алёши я имею известие, что он приедет около 10-ro сентября. Вероятно, я дни 3–4 проведу с ним здесь, а потом eдy к тебе. Да! Я и забыл сказать: Браилов продан кн[язю] Горчакову, и Н[адежда] Ф[иларетовна] пишет мне, что не может приютить меня в Симаках. Дня за три или за четыре я буду тебе телеграфировать о дне выезда. Завтра допишу письмо. 30-го августа Когда я воображаю себя приехавшим в Рим, в Costanzi, где Вы уже будете находиться, меня обуревает страх, что это счастие не осуществится, до того велико это счастье. Но дабы я вполне наслаждался там, нужно уехать с спокойной душой и сердцем. Для этого, между прочим, необходимо покончить поскорее с Бортнянским, и я теперь намерен очень серьёзно засесть за него. Какое счастье, что для меня заграница сохранила до сих пор совершенно ту же обаятельность, что и в молодости. Не будь этого, ей-Богу, я бы стал меланхолии предаваться. Какой я старик сделался! Какой упадок композиторской энергии я чувствую! И потом, как я поглупел! Представь себе, что я решительно не знаю, что отвечать Ткаченко на его дневник? Мозги отказываются работать. Точно так же я совершенно не знаю, что говорить Тане, которая в последние дни вызывает меня на откровенные разговоры. Чувствую, что нужно что-то сказать, а что — не знаю. Вообще, у меня как раз настолько ума, чтобы думать всё одно [и] то же: «поскорее 6ы за границу!» От теперешней жизни в Каменке я не имею огорчений, но и радостей никаких. Сегодня на базаре видел Гришу Сангурского: очень мил. Модя, пожалуйста, предпиши мне, что делать. Хотелось бы мне ему платье моё старое переделать, да не решаюсь: боюсь обидеть Бориса, Степана и Кондрата. Нужно ли мне привезти Гришу к тебе, когда я поеду к тебе с Алёшей? Мы сейчас вернулись из хутора, куда ездили с обедом. Саша была очень усталая и бледная. Во вторник она уезжает в Kpым, и это очень хорошо. Нужно подальше от Тани! Последняя, кажется, серьёзно собирается замуж за Бернатовича. От Наты я знаю, что идёт речь о разводе Бернат[овича] с женой. Целую тебя, Модичка, пожалуйста, пиши мне! Колю обнимаю. Твой, П. Чайковский

Kamenka 29 August Modya! There has been much of interest this week. On Tuesday 25th, Sasha arrived with Lyova, Tanya, Tasya and Nata. We experienced a moment of incomparable, excruciating anxiety when, having arrived at the station, we learned that the train on which they were travelling had collided with a goods train near Olshanitsa, and it had been dashed to smithereens. Mina later told me that I instantly turned as white as a tablecloth. Fortunately, just then a telegraph arrived from Lyova, that they were all safe and well. Anyway, by a happy confluence of fate, no people were hurt, unless you count minor injuries to the passengers in the foremost carriage. They arrived three hours late. Sasha appeared very thin, but cheerful as if the Sasha of old. The whole of the first day she aroused calm and joyful feelings, because she was cheerful, alive, and, well, just like the old days. Alas! Tanya's poison soon affected her, and now she is once again walking around with glazed eyes, not eating anything, etc. etc. Tanya, due to immoderate consumption of water-melon, has had pains in her stomach and head for two days now, and Sasha has already worsened. Fortunately, next week she is going to Crimea for grape treatment. Do you know why you probably haven't had a reply from Ippolit in so long? He went to Carlsbad to see Sasha. She depicts the scene of their meeting very well, and others no less comically. Sofya Vasilyevna was married a few days ago. That morning I received a thick manuscript from Tkachenko, consisting of his diary for 7 months; I went into the garden, sat down in a sheltered spot, and began to read. It is utterly impossible to convey the impression this diary made on me. Firstly, Tkachenko, despite being somewhat illiterate, has a positive literary talent. Secondly, by the sincerity with which it is written, by the bitterness that permeates every line, by the absence of any sort of affectation and the unceremoniousness with which he reveals such things that even Rousseau would not have disclosed, due to his strange and idiosyncratic style, with a touch of Little Russian, Gogolian humour, and finally, due to the sympathetic nature of the hero of the story himself, crotchety, but in essence, exceptionally loving and passionate — this manuscript is something of unimaginable interest. Strictly speaking, I do not have the right to read it to anyone, but I cannot help myself, and will make an exception for you. It seems to me that this manuscript is magnificent material for a novel, and this is why I'll bring it with me when I come. Tolya left yesterday. In recent days he had been hunting almost incessantly. He really didn't want to leave, and I felt awfully sorry for him. Since he almost cried when he said that he wouldn't see me for ages, as I would be spending the winter abroad, I couldn't help but promise to stay with him for a little while in Moscow. God alone knows how painful it will be for me, but it will be even more painful to leave with the thought that poor Anatosha is pining for me. Thus, I shall have to live in Moscow for a significant part of October, if not the whole month. Therefore, be forewarned, Modya, that I won't be going with you by sea, but will join you in Rome. I've had news from Alyosha that he will be coming around 10th September. I'll probably spend 3 or 4 days with him here, and then go to you. Indeed! I forgot to say that Brailov has been sold to Prince Gorchakov, and Nadezhda Filaretovna writes to me that she cannot give me refuge in Simaki. I'll telegraph you about my departure date three or four days in advance. I'll finish the letter tomorrow. 30th August When I imagine myself arriving in Rome, at the Costanzi, where you will already be, so great is this happiness that I am overcome by fear that this will not be fulfilled. But in order for me to fully enjoy myself there, then I must leave with a calm heart and soul. For this, amongst other things, it is essential that I finish with the Bortnyansky as soon as possible, and I now intend to sit down to it very seriously. How fortunate that being abroad holds the same attraction for me today as it did in my youth. Were it not for this, by God, I would have succumbed to melancholy. What an old man I've become! What a decline in my compositional powers I feel! And then, how stupid I've become. Just imagine that I'm completely at a loss as to how to respond to Tkachenko regarding his diary? My brain refuses to work. I'm just as completely at a loss as to what to say to Tanya, who has been inviting me to have frank conversations recently. I feel I must say something, but I don't know what. Generally, my mind is only sharp enough to have a single thought: "go abroad as soon as possible!". I have no sorrows from my current life in Kamenka, but no joys either. Today I saw Grisha Sangursky at the market: he is very sweet. Modya, please tell me what to do. I should like to alter my old clothes for him, but I can't decide: I'm afraid of offending Boris, Stepan and Kondrat. Should I bring Grisha to you when I come to you with Alyosha? We've just returned from the farm, where we went for dinner. Sasha was very tired and pale. She's leaving for Crimea on Tuesday, and that's a very good thing. She needs to be far away from Tanya! The latter, it seems, is seriously intending to marry Bernatovich. I know from Nata that there is talk about Bernatovich divorcing his wife. I kiss you, Modichka — please, write to me! I hug Kolya. Yours, P. Tchaikovsky