Letter 1860

Date	2/14 October–3/15 October 1881
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Kiev
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1365)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 487–488 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 272–273 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 230–231 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 266 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

2 окт[ября] 1881 Милый Толичка! Весёлость моя прошла как только я очутился в двигающемся по направлению к югу вагоне. Было грустно и жутко от разных причин: и по тебе, и по Алёше (который накануне очень огорчил меня своим неисправимым нравом и манией спорить), и по Юргенсону, в котором я усматриваю, начиная со вчерашнего дня, кандидата в Елисейские поля, и ещё по поводу «Орлеанской девы», которая, как кажется, влачит теперь жалкое существование в Мариинском театре. Скверное состояние духа продолжалось всю дорогу (что, впрочем, не помешало мне много и отлично спать); очень много думал я о тебе, о Модесте, о себе. Бедный Модест переживает то же, что я, т. е. сознание неуспеха произведения, в котором сознает достоинства. Ты, впрочем, оставил мне на сей раз хорошее впечатление, т. е. я грустил при мысли, что, может быть, долго тебя не увижу, но не потому, что ты бы казался мне тоскующим и недовольным, как в прежнее время. Мне нравится, и для меня имеет невыразимо большое значение, что ты казался во все время моего пребывания в Москве бодрым и весёлым. Анатоша, если не для себя, то для меня (хоть это и эгоистично) старайся быть весёлым и, по возможности, счастливым. Для меня невозможно не только счастие, но даже спокойствие, если я знаю, что кто-нибудь из ближайших недоволен и несчастлив. Приехал в Киев, остановился в Гранд-отеле и сейчас же пошёл к нашим. Лева оказался в Каменке. Я застал Анну, мальчиков, Тасю и Мину за концом обеда. Радость была невероятная, особенно со стороны Боба. Таня лежала у себя с головной болью, и я её не видел. Квартира ещё не совсем готова, но она будет положительно великолепна. Пил у них чай вместе с Керном (компаньоном Ольшевича и Бирюкова), влюблённым в Таню, как сообщила мне Анна. Жалко, что он неподходящая партия по своему происхождению. По характеру твёрдому и серьёзному это именно то, что ей нужно. Меня восхитило его обращение с мальчиками, которые жили и до сих пор ещё живут у него. Не имея на то уполномочия и права, он с ними очень строг, но вместе ласков. Грустно сознаться, но право нужно быть цивилизованным немцем, чтобы уметь так мудро проявить доброту вместе с строгостью. Посидевши у них, сходил в оперу на полчаса (давали «Жидовку»), и после того вернулся домой. Пишу тебе ужасным пером. Завтра допишу и выскажу причину, почему расположение духа моего в эту минуту превосходно. 3 утром Боже мой, что за ужасное перо! Из сообщений Анны я вижу, что Таня ведёт себя хорошо, т. е. рано ложится, рано встаёт, энергично занимается хозяйством и здоровье её отлично. Модест всего, три дня тому назад уехал отсюда. Он пробыл один день в Каменке и два дня здесь в ожидании Гриши Caнгурского, с коим вместе и уехал, на не в Одессу, а прямо в Вену по жел[езной] дороге. Боюсь, что путешествие обойдётся ему дорого и что уже теперь, остановками в Каменке и Киеве, он расстроил свои финансы. Я обещал сказать тебе, почему я покоен и бодр духом. Сомнительная судьба ,«Орлеанской девы» была для меня в последние дни в Москве, и особенно дорогой, ножом вострым. Но клин вышибается клином, и вот я дорогой всё соображал, какой бы мне найти сюжет для новой оперы («Мазепа» мне не нравится, я не могу им увлечься), и после долгого обдумывания я пришёл к мысли, что к моим способностям всего более подходит хотя и старый, но вечно новый сюжет «Ромео и Юлии». И вот уж теперь безвозвратно решено.; я буду писать оперу на эту тему. Чувствую, что если постараюсь, выйдет хорошо, и это меня совершенно примирило с мыслью о непрочности «Девы». Уеду сегодня вечером или, если мальчики будут очень просить, завтра. Степан ещё здесь и останется до 10-го; меня несколько пугает перспектива иметь прислугой одну Марусю. Целую крепко. Пиши. Саше Гудиму поклон. П. Чайковский Про «Ромео и Юлию» никому не говори.

2 October 1881 Dear Tolichka! My cheerfulness passed as soon as I found myself in a carriage travelling southwards. I felt sad and afraid for various reasons: because of you and Alyosha (who had upset me greatly the day before with his incorrigible temper and mania for arguing), because of Jurgenson, in whom I see, since yesterday, a candidate for the Champs Elysees, and also because of "The Maid of Orleans", who now seems to eking out a miserable existence at the Mariinsky Theatre. This rotten state of mind continued for the whole journey (which, however, did not prevent me from sleeping a lot and splendidly); I thought a lot about you, about Modest, about myself. Poor Modest is experiencing the same thing as I am, i.e. acknowledging the failure of a work in which he sees merit. You, however, left me with a good impression this time, i.e. although I was sad at the thought that perhaps I wouldn't see you for ages, this wasn't because you seemed to be sad and discontented, as on previous occasions. It gladdened me, and it is inexpressibly important to me, that you seemed happy and cheerful throughout my stay in Moscow. Anatosha, if not for yourself, then for me (even though this is selfish), try to be cheerful and, if possible, happy. It is impossible for me to be happy, or even at peace, if I know that someone close to me is unhappy and discontented. I arrived in Kiev, staying at the Grand Hotel, and immediately went to see our lot. Lyova turned out to be in Kamenka. I caught Anna, the boys, Tasya and Mina at the end of dinner. There was incredible joy, particularly on Bob's part. Tanya had taken to her bed with a headache, and I didn't see her. The apartment isn't quite ready yet, but it will be positively magnificent. I drank tea there with Kern (Olhsevich and Biryukov's partner), who was besotted with Tanya, as Anna told me. It's a pity that his lineage makes him an unsuitable match. With his steadfast and serious character, he is exactly what she needs. I was delighted by his handling of the boys, who lived and still live with him. Without having the authority or right to do so, he is very strict with them, but at the same time benevolent. It's sad to admit, but you truly have to be a civilised German to be able to wisely show such kindness along with strictness. After sitting with them, I went to the opera for half an hour (they were giving "La Juive"), and after that I returned home. I'm writing to you with an awful pen. Tomorrow I'll finish writing and tell you the reason why my mood at this moment is excellent. 3 in the morning My God, what an awful pen! From Anna's reports I see that Tanya is behaving herself well, i.e. she retires to bed early, rises early, is energetic in her domestic activities, and is in splendid health. Modest left here all of three days ago. He spent one day in Kamenka and two days here waiting for Grisha Sangursky, with whom he left, not for Odessa, but directly to Vienna by train. I'm worried that the journey will cost him dearly, and that by now, with stops in Kamenka and Kiev, he has already upset his finances. I promised to tell you why I am in a calm and cheerful mood. In recent days, and particularly on the journey, the dubious fate of "The Maid of Orleans" has been like a sharp knife. But it takes a wedge to drive out a wedge, and so on the journey I was trying to work out how to find a subject for a new opera (I don't like "Mazepa", I can't take a fancy to it), and after lengthy deliberation I came to the conclusion that the story best suited to my abilities, albeit an old one, is the eternally new "Romeo and Juliet". And now it is irrevocably decided: I shall write an opera on this theme. I feel that if I try, it will come out well, and this has completely reconciled me with the thought of The Maid's decrepitude. I'll be leaving this evening, or if the boys insist, tomorrow. Stepan is still here and will stay until the 10th; I'm somewhat alarmed by the prospect of having only Marusya as a servant. I kiss you hard. Do write. Bow to Sasha Gudim. P. Tchaikovsky Tell no one about "Romeo and Juliet".