Letter 2316

Date	26 July/7 August 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1710)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 297–298 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 197–198 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 293 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 26 июля Милый Модя! У меня произошла очень комичная, хотя вместе с тем и трагичная история с подарком государя. Когда мне прислал и его, то это оказалось кольцо с большим бриллиантом, очень красивым, но я был сильно разочарован, ибо хотел денег, в коих очень нуждаюсь, а не кольца. Но раз получив его, мне вдруг жаль стало с ним расставаться. Приехавши в Москву, я решился, однако ж, покамест заложить его, а потом, в надежде, что Юргенсон устроит впоследствии выгодную продажу, выкупить. Я получил за него в ссудной конторе 375 р[ублей]. Имея в кармане бумажник, я отправился на именины к Звереву и целый день оставался. Вечером, когда я приехал спать к Юргенсону, бумажника не оказалось; всё поиски тщетны; таким образом я остался ни причем. Огорчение большое, но переношу его с мужеством и утешаю себя следующей мыслью: лучше потерять бумажник с большими деньгами, чем попасть на остров Искию вовремя землетрясения, или что ещё хуже, знать, что кто-нибудь из близких там попался. Одно меня страшно смущает, это впечатление, которое известие о пропаже произведёт в Подушкине. Особенно Алёша будет неутешен. Сейчас еду в Подушкино. Я провёл два дня в деревне у Альбрехта, вчера здесь в городе, а сегодня еду домой, с тем чтобы до самого отъезда в Гранкино уж не выезжать из Подушкина. На какие деньги совершу путешествие, не знаю, но так или иначе нужно будет извернуться. Тебе покажется странным, что без всякой надобности я спешу сообщить тебе неприятное известие. Но это произошло вот отчего. Мне оставалось два часа до отхода поезда, и я, дабы убить время, пошёл к Юргенсону. Этот не нашёл ничего лучшего, как дать мне свой счёт со мной. Ты знаешь, что я никогда не спорю и не торгуюсь с Юргенсоном из-за гонорара и до сих пор всегда был доволен назначенными им цифрами. Каково было моё изумление, когда я увидел, что за «Мазепу» он назначил мне всего 1000 р[ублей]!!!! За «Орлеанскую деву» я получил больше, а именно 1500. Теперь прошло 4 года; я сам делал переложение, сам корректировал и, следовательно, составил ему экономию в 400 р[ублей], и вдруг он назначает теперь, когда цена моя поднялась очень сильно, такую жалкую плату. Я страшно возмущён этим, — но не в силах ничего сказать, и вот, чтобы найти contenance, сказал, что хочу писать тебе, потребовал бумаги и пишу. Уж ты прости, голубчик, что пришлось навести на тебя уныние. А с другой стороны, я чувствую страшную потребность излить своё огорчение, хотя и вызванное денежными интересами, но всё ещё очень сильное, в твоё братское сердце. Просто непостижимо куда мог вчера пропасть бумажник. Я до сих пор никогда не терял денег в больших размерах и решительно не понимаю, как могло случиться. В Подушкине у нас все благополучно. Теперь уж довольно скоро мы с тобой увидимся, милый Модичка. Целую тебя крепко, а также Количку. За письма Лиз[аветы] Мих[айловны] сердечно благодарю. Я привезу тебе их сам. Какая она чудная, эта Молас! Так как денег, должных Никол[аю] Ильичу, я выплатить ему не могу, то и не хочу ехать к нему, а отсюда прямо поеду в Гранкино. В своё время, разумеется, дам депешу. Прощай, голубчик, нежно обнимаю. Твой П. Чайковский

Moscow 26 July Dear Modya! I have a most comical, albeit at the same time tragic, story, to relate regarding the gift from the Sovereign. When he sent it to me, it turned out to be a ring with a large diamond — very beautiful, but I was severely disappointed, because I wanted money, of which I am in great need, rather than a ring. But once I received it, suddenly it felt a shame to part with it. Arriving in Moscow, I decided, however, to pawn it for the time being, and then, in the hope of Jurgenson subsequently arranging a profitable sale, to buy it back. I received 375 rubles for it at the pawnbroker's office. With my wallet in my pocket, I went to Zverev's name-day party, and stayed the whole day. In the evening, when I came to sleep at Jurgenson's, the wallet had gone; all searches were futile; thus, I was left with nothing to show for it. This is greatly upsetting, but I'm bearing it courageously, and consoling myself with the following thought: it is better to lose a wallet with a lot of money than to find yourself on the island of Ischia during an earthquake, or even worse, to know that someone close to me has been caught there. One thing that does dismay me is the effect that the news of the disappearance will have in Podushkino. Alyosha in particular will be inconsolable. I'm off to Podushkino now. I spent two days in the country at Albrecht's, yesterday here in the city, and I'm going home today, so that I won't be going to Grankino directly from Podushkino. I don't know how much money the trip will take, but I'll manage it one way or another. It may seem strange to you that I'm rushing to tell you unpleasant news without any need, but here is the reason why. I had two hours remaining before the train was due, and in order to kill time, I went to see Jurgenson. He could find nothing better to do than to show me my accounts with him. You know that I never argue or haggle with Jurgenson about fees, and hitherto I've always been satisfied with the rates he sets. Imagine my astonishment when I saw that he has only assigned me 1000 rubles for Mazepa!!!! I received more for The Maid of Orleans, namely 1500. That was 4 years ago now; I did the translation myself, I corrected it myself, thereby saving him 400 rubles, and now when my stock has risen considerably, he suddenly awards me such a pitiful fee. I am terribly indignant about this — but cannot bring myself to say anything, and so, in order to find contenance, I said that I wanted to write to you, asked for notepaper, and am writing. Please forgive me, golubchik, for expressing my despair on to you. On the other hand, I feel a terrible need to pour out my woes, which although the result of monetary interests, are still very strong, unto your brotherly heart. It's simply incomprehensible where my wallet could have disappeared to yesterday. I've never lost such a large amount of money before, and I absolutely cannot understand how this could have happened. We were all fine at Podushkino. Now we'll be seeing each other soon, dear Modichka. I kiss you hard, and Kolichka too. I thank you heartily for Lizaveta Mikhaylovna's letters. I'll bring them to you myself. How wonderful she is, this Molas! Since I cannot pay Nikolay Ilyich the money I owe him, I don't want to visit him, but instead I'll go from here directly to Grankino. Of course, I'll send a dispatch in due time. Farewell, golubchik, I hug you tenderly. Yours P. Tchaikovsky