Letter 2341

Date	6/18 September 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Verbovka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1715)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 602 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 223–225

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Вербовка 6 сент[ября] Милый Модичка! Вчера утром приехал в Каменку. Был встречен голубушкой Лизавет[ой] Вас[ильевной], Тасей и Левой. Весь день провёл в Каменке по случаю именин Л[изаветы] В[асильевны]. Боже до чего безотрадна здесь природа! Я не могу при б рать выражений, достойных изобразить впечатление, производимое этими высохшими полями, пожелтевшими деревьями и вообще всей картиной каменской природы после семинедельной засухи. Я успел, сделавши нужные визиты, совершить прогулку в Тростянку, тоже представляющую теперь вид самый невесёлый. К обеду съехались все наши из Вербовки. Саша, должно быть, уже успела несколько опуститься и по глазам её вижу, что она не особенно хорошо себя чувствует. Я очень рад был всех их видеть. После обеда Вера Вас[ильевна] отвела меня в большой сад и с час времени изливала свои сетования на обиду от всего семейства Левы, которое нехорошо и несправедливо относится к Григи. Оказывается, что накануне, Таня рассказалаей при Лиз[авете] Мих[айловне] какие-то ужасы про Григи и про то, что выведенный из терпения англичанин хочет уходить, — а между тем ей англичанин всё хвалит Григи и говорит, что никогда никуда не уйдёт. Вера Вас[ильевна] развила передо мной целую цепь интриг Димы, недоброжелательных поступков Левиного семейства и т. д. и т. д. Вечером, в Вербовке, мне пришлось весь вечер слушать разговоры о том же предмете, но с другой окраской. Пишу об этом, дабы ты видел, что идёт обычная канитель. Я успел констатировать, что акции Марьи Николаевны и её детей страшно поднялись. Все от неё и детей её без ума. Акции Бутаковские страшно низки. В Вербовке увидел вечером Таню, которая по болезни (у неё регулы) не ездила и Каменку, Лизавету Михайловну, за день до меня вернувшуюся, и сестрицу Наст[асию] Вас[ильевну]. Последняя, увидевши меня, долго не могла прийти в себя от изумления, что я имею не такой вид, как 30 лет тому назад. Очень утешительно видеть старушку, чувствующую себя, по её выражению, в раю. Нужно отдать справедливость Саши ной доброте и умению приголубить и приласкать. Сестрица имеет вид человека вполне блаженствующего. Таня отнеслась ко мне очень ласково. И она, и Лизав[ета] Мих[айловна] в отличном расположении духа, ибо решено пустить их в Париж на всю зиму и уже идут хлопоты о паспортах. Как все это совершилось, что их не только за границу, но даже именно в Париж посылают, — этого я ещё не знаю, ибо ещё наедине их не видел. Лиз[авета] Мих[айловна] очень побледнела после болезни, но не похудела. Нату я ужасно был рад видеть. Оказывается, что она так давно мне не писала потому, что была в дымке по поводу того, что Анна устранила её от разливания чая, и мысль, что не она будет по утрам наливать мне чай, точит Нату уже давно и очень мучительно. Но я утешил её тем, что решил и здесь пить чай свой у себя. Веруша очень мила, и девочка её весьма забавна. Больше пока не скажу, ибо после Подушкинской Таньки с её ангельски милой рожицей Рина показалась мне несколько грубоватой. Комната моя очень уютна и симпатична, особенно вечером, но после подушкинского простора мне немножко тесновато. Лёня мой особенно сильна сокрушается а тесноте. Мухи не дают покоя. Погода жаркая и сухая, с ветрам; на дождь никакой надежды, все желта, сера, мертва, безотрадно. Сегодня Танино рожденье, но празднества никакого не будет. Вот тебе покамест и все. Подробнее напишу обжившись. Целую обоих Вас. П. Чайковский Не зная твоего адреса, принуждён адресовать Кондратьевым.

Verbovka 6 September Dear Modichka! I arrived in Kamenka yesterday morning. I was met by golubushka Lizaveta Vasilyevna, Tasya and Lyova. I spent the whole day in Kamenka on the occasion of Lizaveta Vasilyevna's name day. God, how joyless the nature here is! I cannot find expressions worthy of conveying the impression produced by these scorched fields, yellowed trees, and generally the whole tableau of Kamenkan nature after a seven-week drought. I managed, having made the obligatory visits, to take a walk to Trostyakna, which also now presents a most cheerless appearance. All of our lot from Verbovka came for dinner. Sasha had supposedly already managed to deteriorate somewhat, and I could see from her eyes that she is not feeling especially well in herself. I was very glad to see them all. After dinner, Vera Vasilyevna took me into the big garden, and for half an hour poured out her complaints about being affronted by Lyova's whole family, who have treated Grigory badly and unjustly. It turns out that the day before, Tanya had told Lizaveta Mikhaylovna some awful stories about Grigory and how the Englishman, whose patience was exhausted, wanted to leave — while meanwhile the Englishman is full of praise for Grigory, and says that he will never go anywhere. Vera Vasilyevna unravelled before me a whole string of Dima's intrigues, the malevolent actions of Lyova's family, etc. etc. In the evening, in Verbovka, I had to listen to conversations about the same subject all evening, but with a different hue. I'm writing about all this so that you can see that the usual rigmarole is going on. I've managed to ascertain that the stock of Marya Nikolayevna and her children has risen sharply. Everyone is mad about her and the children. The Butakovs' stock is terribly low. At Verbovka in the evening I saw Tanya, who due to illness (it was her period) did not go to Kamenka, Lizaveta Mikhaylovna, who came back the day before me, and Sestritsa, Nastasya Vasilyevna. The latter, on seeing me, could not come to her senses for ages from astonishment that I didn't look the same as I did 30 years ago. It's very comforting to see an old woman who feels, as she puts it, in paradise. We must give Sasha her dues for her kindness and ability to pamper and comfort. Sestritsa has the appearance of a person in utter bliss. Tanya behaved very affectionately towards me. Both she and Lizaveta Mikhaylovna are in a splendid mood, because they have been allowed to go to Paris for the whole winter, and they are already organising the passports. How all this came about, not only that they are being sent abroad, but to Paris in particular, I do not yet know, because I haven't yet seen them alone. Lizaveta Mikhaylovna has turned very pale after her illness, but has not lost weight. I was awfully glad to see Nata. It turns out that she hadn't written to me for so long because she was in a daze about Anna stopping her from pouring the tea, and that the thought that she won't be pouring me tea in the mornings has been gnawing at Nata for ages, and very painfully so. But I consoled her by saying that I have decided to drink my tea here too. Verusha is very sweet, and her girl is very funny. I won't say any more for now, because after Tanka at Podushkino, with her angelically sweet face, Rina seemed to me to be somewhat vulgar. My room is very cosy and agreeable, particularly in the evening, but after the spaciousness of Podushkino, it is somewhat cramped for me. My Lyonya is particularly aggrieved regarding the cramped space. The flies give us no peace. The weather is hot, dry and windy; there is no hope of rain at all; everything is yellow, grey, dead, joyless. Today is Tanya's birthday, but there won't be any celebrations. That's all for the time being. I'll write in more detail when I'm settled in. Kisses to you both. P. Tchaikovsky Not knowing your address, I must send this to Kondratyev.