Letter 3295

Date	22 July/3 August 1887
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Aachen
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2088)
Publication	П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 323 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 158–159

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Аахен 22 июля 1887 Aachen, Neubad, N 21 Многоуважаемая, добрейшая Юлия Петровна! Вот уже неделя, что я в Ахене. Путешествие моё от Севастополя до Одессы и далее по железной дороге совершилось очень благополучно, но чем далее, тем более я тосковал о покинутом уютном уголке и о милых людях, с коими пришлось расстаться. Тоска эта приняла под конец до того мучительно жгучий характер, мысль о непрочности всякого земного благополучия, о совершенной невозможности найти достаточно продолжительный отдых от забот, трудов и треволнений так упорно и болезненно терзала меня, — что теперь мне даже смешно вспомнить, как трагически я относился к столь простому и обыденному факту. Как только я сюда приехал, так мгновенно прошла моя тоска. Оказалось, что я был здесь не только желанным, но необходимым гостем. Я нашёл моего больного приятеля в таком состоянии, что просто не понимаю, как бы дело пошло дальше, если бы я не приехал. Совершенно неподвижный (у него водяная), слабый до последней возможности, имея к своим услугам русского слугу, не знающего ни слова по-немецки и неспособного исполнять его поручения, лишённый возможности беседовать с близким человеком по душе и услаждаться сочувствием друга или родного, — он ужасно страдал. Мой приезд был для него громадной нравственной поддержкой, и сознание, что я принёс ему так много пользы и облегчения, сразу помирило меня и с горечью пребывания в очень несимпатичном Ахене, и с тем, что пришлось поневоле покинуть место, где так хорошо жилось. Теперь больному как будто несколько лучше; является слабая надежда на выздоровление. Я постоянно почти нахожусь при нем и только в течение двух часов в день даю себе свободу, т. е. ухожу из дому и гуляю по Ахену, или по ближайшим окрестностям. Аахен очень благоустроен, очень чист, — но невыразимо скучен и бесцветен. Старины очень мало; все новое банально и пошло. Художественных достопримечательностей никаких. Воздух пропитан серой и всяческими городскими испарениями, в которых, вследствие громадного наплыва больных, мне чудится что-то нездоровое и даже отвратительное. Даже дико вспомнить о боржомских благоуханиях, о девственной кавказской природе, о лесах, цветах, бешеных потоках и о всем, чем я так наслаждался ещё так недавно. Моё посещение Вас в Севастополе немножко похоже на сонную грёзу. Синее море, зной, раскалённые улицы, снование по всем севастопольским закоулкам, открытие таинственного Вашего убежища, четверть часа свидания с Вами, пароход все это мелькнуло как мгновение, и не знаешь, наяву это было или во сне. Кажется, скорее во сне, ибо только во сне бывают города, где все домохозяйки суть Поповы и нужно совершить подвиг Эдипа, чтобы отыскать ту из них, у которой приютились друзья приезжего человека. Будьте здоровы, добрейшая Юлия Петровна! Не забывайте Вашего обещания. Ещё не знаю, сколько времени здесь останусь; во всяком случае, не менее месяца. Ваш, П. Чайковский Софье Михайловне и детям всяческие приветствия.

Aachen 22 July 1887 Aachen, Neubad, Nr. 21 Most respected, most kind Yuliya Petrovna! I have now been in Aachen for a week. My journey from Sevastopol to Odessa and beyond by rail was accomplished very successfully, but the further I went, the more I yearned for the cosy corner that I had abandoned, and for the dear people from whom I had to part. Ultimately this longing took on such a painfully burning character; the thought of the fragility of any earthly well-being, of the complete impossibility of finding sufficiently prolonged respite from worries, labours and anxieties, tormented me so persistently and morbidly — that now it even seems funny to remember how tragically I treated such a simple and mundane fact. As soon as I arrived here, my melancholy instantly passed. It turned out that my presence here not only desirable, but it was essential. I found my sick friend in such a state that I simply do not understand how matters would have progressed had I not arrived. Completely immobile (he has dropsy), impossibly weak, having at his service a Russian servant who did not know a word of German, and who was incapable of carrying out his instructions, deprived of the opportunity to converse from the heart with a person close to him, and to enjoy the sympathy of a friend or relative — he was suffering terribly. My arrival was of enormous moral support to him, and the knowledge that I had brought him so much benefit and relief immediately reconciled me both to the bitterness of my stay in the most disagreeable Aachen, and to the fact that I had to involuntarily forsake a place where life was so good. Now the patient appears to have improved somewhat; there is now the faint prospect of recovery. I am with him almost constantly, and I allow myself only two hours of freedom during the day, i.e. I leave the house and stroll around Aachen or the immediate surroundings. Aachen is very well-appointed, very clean — but inexpressibly dull and colourless. There is very little of the old; everything that is new is banal and vulgar. There are no artistic sights of interest. The air is saturated with sulphur and all manner of fumes from the city, in which, due to the enormous influx of the sick, seems to me rather unhealthy and even foul. It seems even wild to recall the fragrances of Borzhom, the virginal Caucasian nature, the forests, the flowers, the fast-flowing streams, and everything that I enjoyed so recently. My visit to you in Sevastopol is like a half-remembered dream. The blue sea, the sweltering heat, the scorching streets, scurrying around all the nooks and crannies of Sevastopol, the discovery of your secret refuge, the quarter-of-an-hour meeting with you, the ship — all this flashed by in an instant, and I do not know whether this was a dream or reality. It seems more like a dream, because only in dreams are there towns where all the housewives are Popovas, and you have to perform the feat of Oedipus to find the one with whom the visiting person's friends have taken refuge. Keep well, most kind Yuliya Petrovna. Do not forget your promise. I still do not know how long I shall stay here; in any case, it will be at least a month. Yours, P. Tchaikovsky All good wishes to Sofya Mikhaylovna and the children.