Letter 3304

Date	29 July/10 August 1887
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Aachen
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1852)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 171–172

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

29 июля [18]87 Ахен Вчера был день по-видимому для Н[иколая] Д[митриевича] хороший. Во 1-х, он хорошо спал. Во 2-х, он взял горячую ножную ванну, результат которой оказался блестящим, ибо он сильно споте, т. е. не одна голова, которая всегда в поту, а ноги. Во время ванны он чуть не плакал, так ему было и неловко и тяжело, и такой сильный упадок духа был, — но зато, когда в постели через полчаса оказался обильный пот на ногах, — он просиял, сделался совершенно счастлив и доволен, и воззрения на настоящее и будущее сделались самые розовые. Так, напр[имер], он спросил меня, не правда ли, что для нашей тихой, приятной, семейной жизни не достаёт только Модеста? Увы! Недолго продолжалось это идиллическое настроение. Вскоре пот ослабил его до чрезвычайности. За обедом аппетита не было; он бранил Ахен, ахенскую гостиницу, восставал против ванн, угрожал, что откажется от них, и т. д. Весь день до вечера он действительно ужасно страдал от пота и слабости, метался, не мог найти удобного положения, томился и тосковал. Часов в 6, сидя в кресле, заснул и, проспав около часу, сделался веселее, но за ужином аппетита не имел никакого. Доктор был в восторге, узнавши про пот, и наговорил больному столько приятных вещей и надежд, что он совсем развеселился. Кашлял вчера меньше. По уходе доктора мы играли в рамс и в 10½ разошлись. Сидя в своей комнате, я спрашивал, произошла ли какая-нибудь перемена в Н[иколае] Д[митриевиче] с тех пор, как я здесь, — а ведь сегодня уже 2 недели как я приехал. Взвесивши и припомнивши все, что было, — я пришёл к заключению, что Н[иколаю] Д[митриевичу] в эти две недели стало хуже. Я застал его гораздо бодрее. Меня мороз подрал по коже, когда я сообразил, что как в началам арта в Петербурге, так и теперь, в конце июля, Н[иколай] Д[митриевич] сидит передо мной все с тем же громадным животом, все с теми же брёвнами вместо ног, все с тем же вечным потом и кашлем, все с теми же ежечасными переходами от надежды к отчаянию. Конечно, он значительно лучше теперь, чем был в мае, а тем более в начале июня, когда ты его видел перед отъездом, но все ещё того чуда, в которое я поверил в день приезда благодаря уверениям Н[иколая] Д[митриевича], доктора и благодаря бодрому и весёлому виду его, — в сущности не совершилось. Я не живу, а тоскливо произрастаю. Нет ни одной минуты дня, в которую я не испытывал бы тоски и скуки. Между тем надежды на близкое освобождение нет. Впрочем, с каждым днём я более и более убеждаюсь, что хорошо сделал, приехав, и принёс огромную пользу. Но зато кто меня заменит, когда нужно, наконец, будет уехать? Оставить его одного, если не наступит настоящее улучшение, — невозможно. Целую вас всех от всей души. П. Чайковский

29 July 1887 Aachen Yesterday appeared to be a good day for Nikolay Dmitryevich. Firstly, he slept well. Secondly, he took a hot foot bath, the result of which turned out brilliantly, because he perspired profusely, i.e. not just his head, which also perspires, but also his legs. During the bath he was on the point of tears, he felt so awkward and heavy, and his spirits were extremely low, but then when half-an-hour later he was put to bed, there turned out to be an abundance of perspiration on his legs — he was beaming, became utterly happy and contented, and his outlook on the present and future became most optimistic. For example, he asked me if it was true that all that was missing from our quiet, pleasant, family life was Modest? Alas! This idyllic mood did not last long. Soon the perspiration weakened him to the extreme. He had no appetite for dinner; he cursed Aachen, the hotel, he railed against the baths, threatening to abandon them, etc. All day, until the evening, he really suffered terribly from perspiring and weakness, tossed and turned, could not find a comfortable position, languished and moped. At 6 o'clock, he fell asleep sitting in a chair, and after having slept for around an hour, he became more cheerful, but at supper he had no appetite whatsoever. The doctor was delighted to learn about the perspiration, and told the patient so many pleasant things and raised his hopes so that he became altogether cheerful. He coughed less yesterday. After the doctor left we played rams, and at 10.30 went our separate ways. Sitting in my room, I asked myself if any change had occurred in Nikolay Dmitryevich since I'd been here — and it was 2 weeks ago today that I arrived. Having weighed and thought about everything that had happened — I came to the conclusion that Nikolay Dmitryevich had worsened during these two weeks. I found him far more cheerful. A chill ran down my spine when I realised that, just as at the beginning of the art in Petersburg, so now, at the end of July, Nikolay Dmitryevich was sitting before me with the same huge stomach, the same logs instead of legs, with the same eternal perspiration and cough, with the same hourly transitions from hope to despair. Of course, he is significantly better now than he was in May, and even more so at the beginning of June, when you saw him before leaving, but all this still isn't that miracle in which I believed on the day of my arrival, thanks to the assurances of Nikolay Dmitryevich and the doctor, and his cheerful and happy appearance — in essence this has not happened. I am not living, but rather growing increasingly miserable. There isn't a single minute of the day in which I do not experience melancholy and boredom. Meanwhile, there's no hope of imminent liberation. However, with each passing day, I am more and more convinced that I did well to come, and brought great benefit. But then who will replace me, when I finally must leave? Leaving him alone if there is no real improvement is impossible. I kiss you with all my heart. P. Tchaikovsky