Letter 660
| Date | 26 November/8 December 1877 |
|---|---|
| Addressed to | Nikolay Kashkin |
| Where written | Vienna |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 212) |
| Publication | Воспоминания о П. И. Чайковском (1896), p. 113–114 (abridged) Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 52–53 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 258–260 (abridged) |
Text and Translation
| Russian text (original) |
English translation By Brett Langston |
Милый Кашкин!
Как меня обрадовало твое, хотя и краткое письмо! Вместе с тем я злюсь, что ты меня предупредил. Чуть ли не с первого дня моего бегства из Москвы я все собирался войти с тобой в письменные правильные и периодические сношения. Ты один из людей, на которых я с большим удовольствием останавливаюсь, когда погружаюсь в воспоминания, и переписываться с тобой будет мне очень отрадно. Представь себе что я ничего почти не знаю из Консерваторских обстоятельств. Я получаю из Москвы только письма от П. И. Юргенсона (очень милые) и от Рубинштейна. Первый, хотя и извещает меня о некоторых событиях, как-то..: о своем переезде, о том или другом неудавшемся кутеже, о 1-ом концерте, — но о Консерватории ничего. Второй тоже не вдавался в подробности о Консерватории, а мне очень хочется знать многое. Ты знаешь, что я не ахти как люблю своё профессорство, что терпеть не могу свои классы, — но десятилетняя привычка сделала то, что я всё-таки очень близко к сердцу принимаю благополучие Консерватории. Я люблю её, как арену деятельности нескольких людей, к которым я оказался очень привязанным. Говорю: оказался, ибо только в разлуке я вполне сознал всю силу этой привязанности. Чтоб долго не распространяться, скажу тебе следующее. Можно ли, напр[имер], прожить несколько месяцев, не видя и не встречаясь ежедневно с Карлушей! Он необходим для моего душевного спокойствия, как воздух и еда нужны для моей плоти. Плоть моя довольно благополучна. Подобно Горбуновской старухе у меня «где болит, где подживает», но в результате я все тот же здоровяк, каким, в сущности, всегда был. Вот что касается души, то она получила такую рану, от которой, мне кажется, я никогда не оправлюсь. В сущности, мне кажется, что я un homme fini. Я, конечно, возвращусь 1-го сент[ября] 1878 г. в Консерваторию, я буду по-прежнему преподавать гармонию, буду испытывать приятные ощущения, чувствуя себя в близости старых друзей, но прежнего не вернуть никогда, никогда. Что-то такое во мне надорвалось, крылья подрезаны и высоко летать я уж наверно не буду. Теперь я не без усердия работаю над оперой и симфонией. Я их инструментую, как бы они были сочинены кем-то другим. Сообщу тебе очень знаменательный факт. В Неаполе собираются издавать какой-то альбом по случаю открытия памятника Bellini, и к соучастию в этом альбоме приглашён был в числе бесчисленного множества композиторов и я. Я отвечал, что пришлю свою пиэсу к сроку. Я два месяца пытался чуть не каждый день написать эту пиэсу; срок прошел, и я надул издателя альбома (Lauro Rossi), точно так же, ,как Ларош надул Стасюлевича и многих других. Я не мог выжать из себя ни одной живой нотки! Факт любопытный. Не стану тебе рассказывать, что со мной произошло с тех пор, как мы расстались. Это было бы слишком долго. Всего лучше мне было в Кларане, в Швейцарии, где я прожил вдвоем с братом 3 недели очень тихо и очень покойно среди величественной при роды и в абсолютном уединении. Путешествие в Италию было чистым безумием. Её богатство, её ослепительная роскошь только бесили и раздражали меня. Нужно было (для брата) ходить по музеям и галереям, а я был в состоянии совершенной неспособности проникаться какими бы то ни было художественными красотами. Притом я безусловно не могу выносить городского шума. Венеция мне понравилась тем, что в ней очень тихо. Я хочу, проводивши брата, который едет на днях в Россию, попытаться утвердиться на несколько времени в царице Адриатики. Здесь, в Вене я встретился с Котеком; это мне очень приятно. Нам втроем очень весело. Разумеется, ни у кого из лиц музыкального мира я не был и ужасно боюсь встретиться с Доором. В театре был несколько раз; слышал «Водовоза» Керубини, от которого пришёл в восторг, «Валкирию» Вагнера, из которой вынес воспоминание о двух, трёх чудных минутах и целом океане скуки и полнейшей пустоты, оправленной в претенциозную глубину и силу, но, главное, слышал гениальную в своем роде музыку к балету «Sylvia» соч[инения] Léo Delibes. Я уж прежде познакомился по клавираусцугу с этой чудной музыкой, нов великолепном исполнении Венского оркестра она меня просто очаровала, особенно в первой части. «Озеро лебедей» чистое говно в сравнении с «Sylvia». Вчера мы с Котеком играли в 4 руки симфонию Брамса. Боже, что это за мерзость! Мне кажется, что вся будущность музыки теперь во Франции. За последние года я не знаю ничего, что бы меня серьёзно очаровало, кроме «Carmen» Bizet и балета Léo Delibes'а. Прощай, дружище. Если будешь писать мне, то несказанно обяжешь. Твой П. Чайковский P. S. Однако насчёт Мамонтовой я и забыл тебе написать. Скажи ей, что я сделал распоряжение, чтобы мне прислали песни и что в скором времени я их доставлю ей. Впрочем, ещё лучше она сделает, если велит переписать мне сызнова мелодии и я их сызнова сделаю. Мои вещи перевезены и я не знаю, сумеют ли найти без меня тетрадь с песнями. Пожалуйста, в своем ответе коснись следующего: 1) Танеев. Надолго ли он в Москве? что делает? Не напишет ли он мне письмо? Разъяснилось ли его недоразумение с Рубиншт[ейном]? 2) Как идут дела Губерта с Баталиной? Как произошла свадьба? Как они живут? 3) Видел ли кто-нибудь из вас присланный мною 1-й акт «Онегина»? Понравилось ли или наоборот? Будут ли его исполнять? 4) Как заменены мои классы? я об этом ничего не знаю? 5) Отчего Карлуша не отвечал на моё письмо? Адресуй ответ так: Italie, Venise, Riva dei Schiavoni, Hôtel Beau-Rivage Целую тебя. Твой, П. Чайковский |
Dear Kashkin!
How glad I was to read a letter from you, albeit a short one. At the same time, I am angry that you forestalled me. Almost from the first day of my flight from Moscow, I have been intending to enter into regular and periodic epistolary communication with you. You are one of those people on whom my thoughts linger pleasantly while engaged in reminiscing, and I shall be very glad to correspond with you. Just imagine that I know almost nothing about the circumstances at the Conservatory. From Moscow I only receive letters from P. I. Jurgenson (very nice) and from Rubinstein]. The first, although he informs me about certain events, such as... about his move, about this or that unsuccessful drinking binge, about the 1st concert — says nothing about the Conservatory. The second also does not enter into details about the Conservatory, and I am very keen to find out more. You know that I am not all that fond of my professorship, that I cannot abide my classes — but through ten years of habit I still take the fortunes of the Conservatory very close to my heart. I am fond of it as an arena for the activities of several people to whom I turn out to be very attached. I say turn out, because only in separation did I fully realise the full force of this attachment. Without going on at length, I shall mention the following. For example, how can I live for several months without seeing of meeting Karlusha every day? He is as essential for my peace of mind, as air and food are necessary for my flesh. My flesh is quite well. Like Gorbunovskaya's old woman, with me "where it hurts, it heals", but as a result I am still the same healthy fellow that, in essence, I have always been. As regards my soul, then it has received such a wound that, it seems to me, I shall never recover from. In fact, it seems to me that I am un homme fini. Of course, I shall return to the Conservatory on 1st September 1878, will teach harmony as before, will experience pleasant sensations, feeling myself in the bosom of old friends, but it will never, ever, be as it was before. Something inside me has been torn out, my wings have been clipped, and I daresay I shall never fly high again. I am now working diligently on the opera and the symphony. I am orchestrating them as if they had been composed by someone else. I shall tell you a most remarkable fact. In Naples they are planning to publish some sort of album on the occasion of the opening of a monument for Bellini, and I, along with countless other composers, was invited to contribute to this album. I replied that I would send my piece in time. For two months I attempted to write this piece almost every day; the time expired, and I let down the publisher of the album (Lauro Rossi), just as Laroche let down Stasyulevich and many others. I could not squeeze a single live note out of myself! A curious fact. I shall not begin to tell you what has happened since we parted ways. This would take much too long. I had the best time at Clarens, in Switzerland, where I lived with my brother for 3 weeks, very quietly and very peacefully, amidst majestic nature and in absolute solitude. The trip to Italy was pure madness. Its richness, its dazzling luxury merely enraged and irritated me. It was necessary (for my brother) to go to museums and galleries, but I was in a state completely incapable of being inspired by any artistic beauty. Moreover, I categorically cannot bear the noise of the city. I liked Venice because it is very quiet. After seeing off my brother, who is going to Russia in a few days, I want to try to establish myself for a while in the Queen of the Adriatic. Here, in Vienna, I met Kotek; this pleased me very much. The three of us have a lot of fun. Naturally, I have not seen anyone in the musical world, and I am terribly afraid of bumping into Door. I have been to the theatre a few times; I heard Cherubini's "The Water Carrier", which sent me into raptures, and Wagner's "Die Walküre", which left me with the memory of two or three wonderful minutes, and a whole ocean of boredom and complete emptiness, framed in pretentious depth and power, but, most importantly, I heard the ingenious music for the ballet "Sylvia", composed by Léo Delibes. I had already become acquainted with this wonderful music through the piano reduction, but in the magnificent performance of the Viennese Orchestra it simply enchanted me, particularly the first part. "Swan Lake" is pure shit in comparison with "Sylvia". Yesterday Kotek and I played Brahms's symphony for 4 hands. God, what an abomination! It seems to me that the whole future of music is now in France. In recent years I have not known anything that has seriously enchanted me, except for Bizet's "Carmen" and Léo Delibes' ballet. Farwell, my friend. If you write to me, I shall be extremely obliged. Yours P. Tchaikovsky P. S. However, I forget to write to you about Mamontova. Tell her that I gave instructions for the songs to be sent on to me, and that I shall deliver them to her soon. However, she would do better to have melodies copied out, and I shall do them again. My things have been moved about and I don't know if they will be able to find the book with the songs without me. Please, in our reply, touch upon the following: 1) Taneyev. How long will he be in Moscow. What is he doing? Will he be writing to me? Has he cleared up his misunderstanding with Rubinstein? 2) How are things with Hubert and Batalina? Did the wedding happen? How are they living? 3) Have you seen any of the 1st act of "Onegin"? Did you like it or not? Will it be performed? 4) How have my classes been replaced? I know nothing about this. 5) Why has Karlusha not replied to my letter? Address your reply thus: Italie, Venise, Riva dei Schiavoni, Hôtel Beau-Rivage I kiss you. Yours, P. Tchaikovsky |
